Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, молодым мастерам всех культур и религий предлагалось объединиться в городе истинной свободы, где они не будут испытывать недостатка в женщинах, прислуге, еде, одежде и никогда не останутся без крыши над головой. Удивительно, как меценаты-основатели не включили в список первую спаржу, первый салат и неперекипающие горшки вместе с небьющимся фарфором. Мы бы с тобой сказали, что всё это мистификация, или, как ты предпочитаешь говорить, великолепная афера, призванная одурачить доверчивых художников, а затем и доверчивых ценителей искусства. Однако речь идёт о богатейших людях – Затрапезном и дель Кампо, – занявшихся Городом Солнца в период своего финансового расцвета и едва ли мечтавших нажиться на скудных сбережениях молодых мастеров. И мы уже знаем, что Город Солнца в самом деле был построен, хоть и не можем с уверенностью сказать, где он располагался и что происходило за его стенами, если только у него были стены. Мы не знаем также, почему наш несчастный Вердехо, пройдя отбор в севильском особняке, в конечном счёте бежал из города свободы. Был ли он единственным отступником, а главное, почему, вернувшись в Испанию, всю оставшуюся жизнь замаливал грехи, пугал близких разговорами о неизбежной каре и почему с тех пор не создал ни единого полотна?
Согласен, вопросов остаётся немало, однако, получив копию брошюры, ты признаешь, что она – важнейшее звено в наших поисках. Если снять флёр избранности чудаковатых соляриев, в сухом остатке мы получим вполне разумные запросы. Прежде всего Городу Солнцу требовались архитекторы – их в «Эль соль де ля либертад» привечали с особенным радушием, что вполне объяснимо, ведь строительство в Городе Солнца тогда, в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, было в самом разгаре. Что же до призыва «умереть в старом мире, чтобы родиться в мире новом» – «Эль соль де ля либертад» обещало помощь каждому из будущих соляриев в фальсификации собственной смерти, и это было названо не возможной забавой, а непременным условием, – так вот, призыв умереть теперь представляется не менее логичным. И дело не в искусственном повышении цен на их будущие работы и уж конечно не в символизме перерождения, а в том, чтобы навсегда приковать соляриев к Городу Солнца – лишённые документов и отпетые близкими, они становились его вечными заложниками.
Отдельного разговора достоин символ «Эль соль де ля либертад» – яблоко с лучами солнца над скрещёнными женскими руками. О нём я напишу позже.
P. S. Скоробогатов доволен проделанной работой. Брошюра привела его в восторг. Мне же этого мало, ты знаешь. Но, думаю, мы близки к разгадке.
P. P. S. Мне всё меньше нравится поведение Скоробогатова. Он уже без улыбки говорит о своём участии в экспедиции и, кажется, говорит серьёзно. Обсудим это, когда ты прилетишь в Мадрид, а пока лучше молчать.
Перечитав четвёртое письмо, Максим в задумчивости отложил его на колени. Если Затрапезный и дель Кампо в самом деле построили собственный Ауровиль и даже сделали это с размахом, о котором не могла мечтать Мирра Альфасса, то о какой величайшей тайне тут может идти речь?
– «Воплощением идеалов Томмазо Кампанеллы». – Дима проснулся и, привстав, навис над спинкой Максима. – Мне вот интересно, в те годы это в самом деле звучало заманчиво? Да и вообще, что это значит? У них там тоже начальник деторождения подчинялся правителю Любви, а по всем спальням стояли прекрасные статуи знаменитых мужей?
– Кто про что, а Дима про знаменитых мужей, – не открывая глаза, отозвалась Аня.
– Судя по тому, что ты рассказывал об инках, – вместе с зевком выдавил Максим, – у них там в Городе Солнца идеалы Кампанеллы хорошенько перемешались с идеалами инков. Никаких денег, распределение всех благ и… всё общее.
– Ну да. И рабы, и женщины. Прямо-таки настоящий Эдем. Воссоздан по всем инструкциям, – хохотнул Дима.
За окном появились дома, и Максим понял, что они въезжают в Уарас. Вздремнуть так и не удалось, а следующая ночь обещала быть не менее напряжённой: предстояло расшифровать ещё несколько писем.
Автобус, снизив скорость, плутал по грязным, залитым дождём улочкам. Кое-где посреди общего трущобного однообразия неожиданно проглядывали неоновые оазисы, обозначенные ярким значком «Визы»: магазины дорогой одежды, рестораны. Над трёхэтажным кирпичным уродцем, не прикрытым ни штукатуркой, ни пластиковыми панелями, возвышалась реклама трусов с полуобнажённым мужчиной и яркой надписью «Американо». Максим уже не удивлялся подобным контрастам.
– Теперь мы хотя бы знаем, что случилось с Александром Бергом и его «Особняком», – продолжал Дима. Он вернулся на место и говорил в проём между сидениями. – Ясно, почему Берг вдруг решил сгореть в пожаре и затем продолжил как ни в чём не бывало писать картины. И ясно, откуда там у него взялись ленивцы с бромелиями…
– Ты во всё это веришь? – спросила Аня.
– Во что? – повернулся к ней Максим.
– Ну… Как там… Город абсолютной творческой свободы и всё такое.
– Не знаю, Ань. Я уже давно не знаю, чему тут верить. Да и как-то нет времени об этом задумываться. Главное – двигаться вперёд.
– Весело, правда? – не успокаивался Дима. – Знатные дельцы, один из которых наживался на рабском труде, а второй – на крепостном, – и вдруг заделались величайшими меценатами. Оба спустили на «идеалы Кампанеллы» всё состояние, разорились и сгинули где-то, бог знает где, – без могилы и толковой эпитафии.
Аня наконец открыла глаза. Обнаружила, что они проезжают гостиный двор со всеми его казино, салонами мобильных телефонов и идущими одна за другой одинаковыми аптеками. Автовокзал Уараса оказался неподалёку, и уже через полчаса хозяйка гостевого дома – тихая, немножко блаженная женщина – отдала Максиму ключи от комнаты на три кровати. Максим сам утром попросил Аню выбрать как можно более скромное место. По-прежнему опасался останавливаться в дорогих отелях. В таких бедных и маленьких городах, как Уарас, это означало бы оказаться на виду.
«Если бы сюда отправилась мама, если бы всё шло по плану отца…» – «С чего ты взял, что он думал только о маме? Может, он хотел, чтобы вы отправились вместе?» – «Даже если так, всё равно мне кажется, что мама бы лучше разбиралась в происходящем». – «Отец ничего не рассказывал ей о Городе Солнца, да и вообще о своей работе со Скоробогатовым». – «Это так. И всё же… Подсказки-то он явно оставлял для неё». – «Он оставлял их для вас обоих». Вздохнув, Максим запретил себе думать о маме. Не писал ей, не звонил. Старался вести себя так, будто её не существует. Чувствовал, что сейчас это единственный способ помочь ей и Корноухову. Ведь люди Скоробогатова не знают, где Максим, а значит, и маму не тронут – всё равно не смогут его шантажировать. «Ведь так?» – «Хорошо, если так».
Аня ещё днём, когда автобус сделал обеденную остановку, позвонила в Национальный музей Чавин-де-Уантара. Узнала, что доктор Вальтер Хосе Толедо Мельгар до сих пор работает там в дирекции, однако завтра, в воскресенье, его на работе не будет. Уточнить, где он живёт, не удалось, и Максим решил отложить поездку в музей до понедельника, а тем временем заняться переводом следующих писем.
